Историческая легенда. Хитрости гениального художника

Существует легенда о том, что Сальвадор Дали был не только великим гением, но и великим хитрецом. Знаменитый и эксцентричный художник любил подчеркнуть собственную значимость и ценность своих работ. Например, он мог обмануть покупателя, сказав тому, что использовал осиный яд для разведения краски, которой писал картину. Да, да, именно поэтому картина стоит $1 000 000. Ещё хитрее он обходился с владельцами ресторанов. Собрав большую группу друзей и знакомых, Дали мог целый вечер провести в заведении, угощая всех любыми блюдами и напитками из меню. Когда приходило время платить по счёту, художник щедрой рукой подписывал чек на огромную сумму, а затем… переворачивал чек и писал несколько тёплых слов в благодарность хозяину заведения. Расчёт был прост: пользуясь своей славой живого гения, Дали был уверен, что хозяин ресторана ни за что не решится обналичить чек с оригиналом подписи самого Дали! Так оно обычно и бывало: рестораторы понимали, что смогут со временем выручить гораздо больше денег за этот чек, чем просто сумма по счёту, ну а художник экономил кучу денег.

Легенда. Знай с кем имеешь дело

Никогда не исходите из предпосылки, что тот, с кем вы имеете дело, слабее или ниже вас. Некоторые люди не вспыхивают, как порох, обижаются не сразу, из-за этого вы можете счесть их толстокожими и не бояться обидеть их. Но стоит вам задеть их честь и достоинство, они поразят вас вспышкой гнева, который может показаться внезапным, чрезмерным и неожиданным для тех людей, каких вы считали спокойными. Если вы хотите ответить кому-то отка­зом, лучше всего сделайте это как можно более вежливо и уважительно, даже если вы чувствуете, что запрос смешон, а предло­жение нелепо. Никогда не выставляйте за дверь обиженными тех, кого вы еще недо­статочно хорошо знаете, — рискуете на­ткнуться на Чингисхана.

В начале ХШ столетия хорезмшах Мухаммед после множества войн и сражений основал громадную империю, которая простиралась на запад до современной Турции и на юг до Афганистана. Центром империи стал вели­кий азиатский город Самарканд. У шаха была мощная и боеспособная армия, всего за несколько дней  он  мог  собрать более 200 тысяч воинов.

В 1219 году к Мухаммеду прибыло посольство от нового вождя кочевников с восто­ка — Чингисхана. Послы вручили великому шаху всевозможные дары, представлявшие лучшие товары и богатства не великой еще, но быстро растущей империи хана. Чингисхан хотел возобновить Шелковый путь в Европу и предложил шаху владеть им совместно, поддерживая мир между дву­мя империями.

Мухаммеду показалось, что незнакомый выскочка с востока слишком много о себе возомнил, если позволяет себе как к равно­му обращаться к тому, кто очевидно выше его по положению. Он проигнорировал пред­ложение хана. Хан предпринял повторную попытку: на сей раз он прислал караван верблюдов, навьюченных удивительными диковинами, добытыми им в Китае. Однако караван еще не успел добраться до Мухаммеда, как Инальчик, правитель области, граничащей с Самаркандом, захватил его для себя, а людей казнил.

Чингисхан был уверен, что произошла ошибка, что Инальчик действовал без ведома Мухаммеда. Он отправил к шаху новых посланцев, повторяя свое предложение и прося о наказании для правителя. На этот раз Мухаммед сам велел обезглавить одного из посланцев, а двух других отпустил, выбрив им Головы, — страшное оскорбление согласно монгольскому кодексу чести. Хан отправил шаxy послание: «Ты выбрал войну. Что должно произойти, произойдет, а что это будет, мы не знаем. Только боги знают». Мобилизовав свои силы, он напал на провинцию Инальчика и 1220 году, занял столицу, захватил в плен правителя и приказал казнить его, залив расплавленное серебро в глаза и уши.

На следующий год хан предпринял множество партизанских операций, говоря современным языком, против армии шаха, значительно превосходившей его армию. Его ме­тод был совершенно новаторским для того времени — воины умели очень быстро скакать верхом и в совершенстве владели искусством стрельбы из лука, причем стре­ляли, находясь в седле. Благодаря скорости своих войск и их способности на ходу перестраиваться, Чингисхан вводил Мухаммеда в заблуждение относительно как своих намерений, так и направления движения армии. В конечном счете ему удалось сначала окружить Самарканд, а затем и захватить его. Мухаммед бежал, а год спустя умер, его обширная империя развалилась и была разру­шена. Чингисхан стал единоличным правителем Самарканда, Шелкового пути и большей части северной Азии.

Легенда. Не строй крепости вокруг себя — изоляция опасна

Люди — социальные существа, отсюда следует, что в искусстве быть приятными для окружающих можно добиться успеха, лишь постоянно находясь среди них. Чем больше вы контактируете с людьми, тем легче, с приятностью вы всего добьетесь. Изоляция же придает вам напряженный вид и приводит к еще большей изоляции, потому что люди начинают вас сторониться.

В 1545 году Козимо 1, основатель динас­тии Медичи, решил увековечить свое имя, заказав фрески для капеллы собора Сан Лоренио во Флоренции. Он мог выбирать из многих прекрасных живописцев и в итоге остановился на Якопо да Понтормо. Преуспевающий в течение долгих лет художник, Понтормо хотел, чтобы фрески стали венцом его творчества. Первым его желанием было закрыть капеллу, чтобы никто не увидел рождение шедевра или не украл идеи живописца. Он выставил бы за дверь самого Микеланджело. Когда в капеллу вторглись любопытные юнцы, Якопо еще усилил охрану. Понтормо расписал потолок капеллы сие­нами из Библии — Сотворение мира, Адам и Ева, Ноев ковчег и т. д. В верхней части центральной стены он написал Христа во славе, поднимающего мертвых из гробов в день Страшного Суда. Художник работал одиннадцать лет, почти не покидая капеллу, так что у него развилась боязнь человечес­кого общения и страх, что его обкрадут плагиаторы.

Лонтормо умер, не успев завершить работу, ни одна из фресок не сохранилась. Но великий литератор эпохи Возрождения, друг Понтормо, Вазари, видевший фрески вскоре после смерти художника, оставил нам их описание. Полное отсутствие чув­ства меры. Сиены громоздились одна на другую, множество фигур на одном уровне накладывались на фигуры другого. Понтормо увлекся отделкой деталей, но совершенно потерял ощущение обшей композиции. Вазари прерывает описание, говоря, что если бы ему пришлось его продолжить, «то, думаю, я сошел бы с ума и увяз бы в этой живописи, как, по-моему, случилось с Понтормо, проведшим одиннадцать лет среди своих творений, и как случится с каждым, кто увидит их». Вместо того чтобы увен­чать творчество Понтормо, эта работа стала для него крахом и гибелью.

Его фрески можно назвать наглядной иллюстрацией влияния изоляции на челове­ческий разум: потеря чувства соразмернос­ти, погружение в детали в сочетании с неспособностью увидеть общую картину, некое странное уродство, которое выража­ется в потере контакта. Очевидно, что изоляция губительна для творчества так же, как и для общения.

Легенда. О тех, кто стоит в стороне

Стойте в стороне, и люди к вам потя­нутся. Они будут стремиться завоевать ваше расположение. Подкрепляя их надежды, вы будете оставаться притя­гательным как магнит, объектом желаний и внимания.

К тем, кто охотно спешит на помощь, редко испытывают уважение — их помощь слишком просто получить, чтобы ее могли оценить. В то же время к тем, кто не спешит оказывать услуги, обращается множество просителей. Отстраненность как бы свиде­тельствует о власти, и каждый хочет запо­лучить в сторонники того, кто ею обладает.

Когда Пикассо после проведенных в бед­ности молодых лет стал известнейшим художником, он не вверил судьбу своих поло­тен тому или иному агенту или торговцу, хотя со всех сторон получал соблазни­тельные предложения. Пикассо, казалось, все это совершенно не интересовало. Его так­тический прием бесил торговцев, они подо­зревали конкурентов, а цены на картины росли. Когда Генри Киссинджер, госсекре­тарь США, хотел добиться разрядки в отно­шениях с Советским Союзом, он не сделал уступок или соглашательских жестов — он стал заигрывать с Китаем. Это раздража­ло и пугало советских руководителей — страна уже находилась в политической изоляции, а союз США с Китаем грозил усугу­бить ситуацию. Ход Киссинджера подтолк­нул советских лидеров к переговорам. Та­кую тактику можно сравнить с соблазне­нием. Если вы решили соблазнить женщину, советовал Стендаль, начните ухаживать за ее сестрой.

Легенда. Историческая легенда.  «Не спеши»

Во время Французской Июльской револю­ции 1830 года после трех дней мятежа Талейран, бывший в то время уже в голах, сидел около окна, прислушиваясь к колоколь­ному звону, который оповещал о том, что мятежи в Париже подавлены. Повернувшись к своему собеседнику, он сказал:

— А, колоко­ла! Мы побеждаем.

— Кто это «мы», мой князь? — спросил тот.

Жестом прервав его, Талейран отвечал:

— Ни слова! Я завтра скажу вам, кто мы.

Он хорошо знал, что одни глупцы спешат в подобной ситуации: заявив слишком рано о своих предпочтениях, теряешь свободу маневра. Вас к тому же будут меньше уважать: возможно, завтра, подумают люди, он примкнет к другому делу или движению, раз сегодня так легко отда­ет себя этому. Удача — капризный божок и часто переходит от одной стороны к дру­гой. Поспешно выбрав одну из них, вы лиша­етесь выигрыша во времени и удовольствия от ожидания. Пусть окружающие примыка­ют к той или иной группировке, а сами не спешите терять голову.

Наконец, бывают случаи, когда самое мудрое — даже не пытаться притворяться, будто вы кого-то поддерживаете, а вместо этого возвещать о своей независимости и об уверенности в своих силах. Аристократическая поза независимости особенно важ­на для тех, кому необходимо завоевывать уважение.

Легенда. Не принимай ни чью сторону: будь над схваткой

Не позволяйте окружающим втягивать вас к их мелочные склоки и дрязги. Проявляйте интерес, делайте вид, что поддерживаете, но любым способом сохраняйте нейтралитет. Предоставьте другим сражаться, а сами наблюдайте и ждите. Когда стороны устанут и немного успокоятся, то упадут прямо вам в руки «готовенькими». Вообще-то, можно бы взять за правило провоцировать ссоры и затем предлагать посредни­чество, приумножая свою власть.

В конце XV века между сильнейшими города­ми-государствами Италии — Венецией, Фло­ренцией, Римом и Миланом — постоянно возникали конфликты. Франция и Испания следили за борьбой, готовые выхватить все, что удастся, у ослабевших итальянских горо­дов. А посередине, как в ловушке, находилось маленькое государство Мантуя, которым правил молодой герцог Джанфранческо Гонзага. Мантуя была расположена в северной Италии, ее захват одним из могущественных соседей казался только вопросом времени — в любой момент крошечное независимое государство могло быть завоевано и прекра­тило бы свое существование.

Гонзага был храбрым воином, умелым полководцем, и он стал наемным военачальни­ком, сражаясь на стороне того, кто лучше платил. В 1490 году он заключил брачный союз с Изабеллой д’Эстэ, дочерью правителя другого небольшого итальянского герцогства — Феррары. Поскольку он проводил много времени вне дома, править Мантуей от его имени выпало Изабелле.

Первый настоящий экзамен на роль правительницы Изабелла держала в 1498 году, когда король Франции Людовик XII готовил войска для нападения на Милан. Итальянские государства уже подсчитывали доходы, которые   сулили   им   неизбежное   поражение Милана. Папа Александр VI заявил о невмешательстве, тем самым предоставив Фран­ции карт-бланш. Венецианцы сообщили, что не станут помогать Милану и надеются, что за  это Франиия отдаст  им Мантую. Правитель Милана Лодовико Сфориа внезапно   обнаружил,   что   находится   в   полном одиночестве, без поддержки. Он обратился к Изабелле д’Эстэ, своему близкому другу (по слухам, и любовнице), умоляя ее убедить герцога Гонзагу прийти к нему на помощь. Изабелла попыталась, но супруг отказался: он видел, что положение Сфориа безнадежно. В 1499 году Людовик XII без труда занял Милан.

Перед Изабеллой стояла теперь дилемма: если она сохранит лояльность по отно­шению   к  Лодовико,   французы   нападут   на нее.   Но   если   вместо   этого   она   станет союзником Франиии, то наживет врагов по всей Италии,  и  стоит Людовику XII ото­звать свои войска…

А если обратиться к Риму или Венеции за поддержкой, они попро­сту проглотят Мантую под  видом оказания помощи. Но что-то нужно было делать. Могущественный король Франиии дышал в затылок. Она решила  подружиться с ним, как раньше завоевала дружбу Лодовико Сфор­иа — заманчивыми подарками, тонкими ост­роумными   письмами,   возможностью   нахо­диться в ее обществе, ведь Изабелла слави­лась красотой и обаянием.

В 1500 году Людовик XII пригласил Изабел­лу в Милан на большой праздник в честь его победы. Леонардо да Винчи сконструировал к этому событию огромного заводного льва: лев открывал пасть, изрыгая свежие лилии, символ французского королевства. Изабелла надела на праздник одно из своих знаменитых платьев (ее гардероб был несравнимо богаче, чем у любой итальянской принцессы), и, как она и рассчитывала, Людовик был очарован и покорен, он игнорировал всех дам, проявляя внимание только к ней. Вскоре Изабелла стала его постоянной спутницей, а в обмен на ее дружбу король обещал сохранить Мантуе независимость от Венеции.

Одна опасность миновала, однако надвигалась другая, более страшная, на этот раз с юга в лице Чезаре Борджиа. С 1500 года Борджиа неуклонно продвигался на север, захватывая мелкие княжества в походе, совершаемом во имя своего отца. Изабелла прекрасно знала, что представляет собой Чезаре: ему нельзя было верить, его ни в коем случае нельзя было задевать. Его нужно было обхаживать, льстить ему, но держаться от него на почтительном расстоянии.

Изабелла начала с того, что стала посы­лать ему подарки — соколов, лучших собак, духи и десятки масок, так как она знала, что он всегда надевает маску, отправляясь на прогулки по улицам Рима. Ее гонцы дос­тавляли ему льстивые послания (одновре­менно шпионя для Изабеллы). Как-то Чезаре спросил, нельзя ли ему разместить в Мантуе свои войска. Изабелле удалось вежливо отговорить его от этой затеи. Она пре­красно понимала, что, если только расквартировать войска в городе, они его не поки­нут.

Хотя Чезаре казался очарованным ею, Изабелла приказала всем в своем окружении не говорить о нем ни единого дурного слова, зная, что у него повсюду были шпионы и он мог воспользоваться малейшим предлогом для вторжения. Став матерью, Изабелла пригласила Чезаре быть крестным отцом ее ребенка. Она даже поманила его перспекти­вой того, что в будущем их семьи могли бы породниться. Так или иначе, ее уловки срабатывали, и хотя Борджиа завоевывал всех и вся, Мантую он не тронул.

В 1503 году отец Чезаре скончался. Спу­стя несколько лет Папа Римский Юлий II вознамерился военным путем добиться вы­вода французских войск из Италии. Когда правитель Феррары — Альфонсо, брат Иза­беллы, — встал на сторону французов, Юлий решил напасть на него и усмирить. Снова Изабелла оказалась в сложной ситуации: с одной стороны Папа, с другой — французы и брат. Она не отваживалась примкнуть к одной из сторон, но обидеть любую из них также было невозможно.

Снова Изабелла вела двойную игру, настоящим мастером которой она стала. Она отправила своего супруга Гонзаго сра­жаться против Юлия, зная, что он не будет драться слишком яростно. В то же время она позволила французским войскам пройти по территории Мантуи, чтобы ока­зать помощь Ферраре. Жалуясь во всеуслы­шание на «вторжение» французов на ее территорию, она тайком снабжала их цен­ными сведениями. Чтобы придать вторже­нию правдоподобие в глазах Юлия, она даже заставила французов сделать вид, будто они разграбили Мантую. И это помогло: Папа оставил Мантую в покое.

В 1513 году после длительной осады Юлий захватил Феррару, и французские вой­ска отступили. Через несколько лет умер измученный войной Папа. После его смерти кошмарный круговорот сражений и мелких столкновений возобновился.

Италия за время правления Изабеллы претерпела огромные перемены: папы сменя­лись, Чезаре Борджиа возвысился и пал, Венеция потеряла изрядную долю своего величия, Милан подвергся вторжению, Флоренция находилась в упадке, Рим был раз­граблен императором Карлом V Габсбургом. При всем том крошечная Мантуя не просто жила — она процветала на зависть всей Италии. Ее богатства и суверенитет оставались неприкосновенными еще на протяже­нии столетия после кончины Изабеллы, последовавшей в 1539 году.

Изабелла выбрала единственный путь спасения и сохранения Мантуи. Она не позво­лила себе потерять голову из-за благосклонности королей и герцогов, не пыталась останавливать конфликты, которые разгора­лись вокруг, — иначе она неизбежно оказалась бы втянута хотя бы в один из них. И любой конфликт она умела обратить себе на пользу. Противники сражались не на жизнь, а на смерть, изнуряя себя борьбой, и на Мантую у них не оставалось сил.

Вступив в борьбу не по своему выбору, вы теряете инициативу. Интересы воюющих сторон становятся вашими, вы превращаетесь в инструмент схватки. Учитесь владеть собой, скрывать свои побуждения и привязанности, сдерживайте искушение ввя­заться в драку на чьей-либо стороне.

Легенда. Метод Алкивиада

Если вы стремитесь получить власть и влияние, испробуйте тактику Алкивиада: займите позицию между теми, кто ведет борьбу за власть. Обещайте одной стороне свою помощь. Другая сторона всегда стремящаяся превзойти соперника, тоже постарается вас не упустить. А раз каждая из сторон ищет вашей поддержки, это придает вам вид особы влиятельной и же­ланной. Так вы получите больше власти, чем если бы примкнули к одной из сторон. Чтобы довести эту тактику до совершен­ства, необходимо тщательно контролиро­вать себя и не допустить эмоционального усложнения ситуации, а окружающих рас­сматривать как пешки в вашем восхожде­нии к вершинам. Ни в коем случае не позволяйте без крайней нужды обращаться с собой как с лакеем.

В разгар президентских выборов 1968 года в США Генри Киссинджер связался по телефону с командой Ричарда Никсона. Кис­синджер ранее был связан с Нельсоном Рок­феллером, который, не набрав достаточно голосов, не прошел в кандидаты от респуб­ликанской партии. Теперь Киссинджер пред­лагал лагерю Никсона ценную конфиденци­альную информацию по мирным переговорам во Вьетнаме, проходившим в Париже. У него был на переговорах свой человек, кото­рый оперативно информировал о ходе событий. Люди Никсона с радостью приняли предложение.

Одновременно, однако, Киссинджер искал сближения и с кандидатом от демократов Хьюбертом Хамфри, предлагая ему свою помошь. Команда Хамфри хотела получать от него конфиденциальные сведения о Никсоне, и Киссинджер предоставлял их. «Види­те ли, — говорил он людям Хамфри, — я всегда терпеть не мог Никсона». На самом же деле он не был заинтересован ни в одной из сторон. В действительности он стре­мился к тому, что и получил в результате: гарантии высокого поста от обоих кандида­тов. Кто бы ни победил на выборах, карьера Киссинджера была обеспечена.

Победил, разумеется, Никсон, и Киссинд­жер был назначен на пост в администрации. Но даже тогда он проявил достаточно бла­горазумия, чтобы не слишком засвечиваться в роли человека Никсона. Когда в 1972 году Никсон был переизбран на новый срок, со­трудники, намного более лояльные к нему, чем Киссинджер, были уволены. Киссинджер стал единственным из представителей ад­министрации Никсона, пережившим Уотер-гейт и продолжившим службу при следую­щем президенте, Джералде Форде. Сохраняя дистанцию, Киссинджер процветал в тяже­лые времена.

Легенда. Атмосфера непредсказуемости

В мае 1972 года чемпион мира по шахматам Борис Спасский в столице Исландии Рейкьявике с тревогой ожидал приезда своего соперника Бобби Фишера. Чемпиону и пре­тенденту предстояла встреча на чемпиона­те мира по шахматам, однако Фишер не прибыл вовремя, и матч висел на волоске. Фишера беспокоил вопрос о размере гонора­ра, вопрос о том, как будет распределяться призовой фонд, вопрос о регламенте матча в Исландии. Он готов был отказаться от участия в любой момент.

Спасский старался сохранять спокойствие. Его начальство считало, что Фишер над ним издевается, и требовало его возвращения, но Спасский хотел этого матча. Он знал, что способен победить Фишера, и не собирался допускать, чтобы что-то по­мешало ему одержать эту главную победу. «Но теперь, похоже, вся наша работа гото­ва пойти прахом, — говорил Спасский свое­му товарищу. — А что мы можем? Сейчас ход Бобби. Если он приедет, мы будем играть. Не приедет — игры не будет. Ини­циатива принадлежит тому, кто собирает­ся совершить самоубийство».

Фишер в конце концов приехал в Рейкья­вик, но ставил все новые условия и по-прежнему угрожал отменой матча. Ему не нравился зал, где должны были состояться игры, он критиковал освещение, жаловался на шум от кинокамер, его раздражали даже стулья, на которых предстояло сидеть ему и Спасскому. Теперь Советский Союз пере­хватил инициативу и пригрозил, что его игрок будет отозван.

Блеф, кажется, сработал: после недель ожидания и бесконечных, доводящих до бешенства препирательств Фишер согласился играть. Все чувствовали облегчение, и особенно Спасский. Но в день,   когда чемпиона и претендента должны были официально представить друг другу, Фишер появился с большим опозданием, как и в день начала «матча века», что, однако, грозило претен­денту серьезными последствиями: в случае слишком большого опоздания в первой игре ему должны были засчитать поражение. Что происходило? Вел ли он своего рода интел­лектуальную игру? А может быть, Бобби Фишер боялся Бориса Спасского? Собрав­шимся гроссмейстерам и Спасскому каза­лось, что этот вундеркинд из Бруклина трусит. Фишер появился за одну минуту до объявления об отмене игры.

Первая встреча шахматного турнира имеет огромное значение, она задает тон всем последующим. Как правило, это медлен­ная и спокойная игра, во время которой противники определяют стратегию матча, прощупывая друг друга. Но эта игра была иной. В самом начале Фишер сделал ужасный ход, возможно, самый неудачный в его жизни, и, когда Спасский поддел его на крючок, он, похоже, готов был сдаться. Спасский знал, что Фишер никогда не объявлял себя проиг­равшим. Даже терпя, казалось бы, неизбеж­ное поражение, он сражался до конца, изма­тывая противника. На этот раз создава­лось впечатление, что он смирился. И вдруг сделан сильный ход, вызвавший шум в зале. Ход поразил Спасского, но чемпион справился с собой, и ему удалось выиграть партию. Но никто не мог объяснить стратегию Фише­ра. Проиграл ли он намеренно? Или перенерв­ничал? Не смог собраться? Может, он не в себе? Или, как думали некоторые, душевно­больной?

После поражения в первой встрече уси­лились жалобы Фишера — на плохой зал, камеры, вообще на все подряд. На вторую игру он снова опоздал. Организаторам это надоело:   Фишеру   засчитали   поражение.   На

его счету было уже два проигрыша и ни одной победы, позиция, из которой никому еще не удавалось выиграть в чемпионате. Фишер был явно выбит из колеи. Однако на третьей встрече, как вспоминают очевид­цы, его глаза свирепо сверкали, и это за­метно беспокоило Спасского. Несмотря на яму, которую он вырыл себе сам, претен­дент выглядел очень уверенно. Он еще раз, что называется, промазал, совершив грубый просчет, как и в первой игре, — но его самоуверенный вид заставил Спасского за­подозрить ловушку. Чемпион пытался, но никак не мог понять, в чем подвох, и неожиданно получил мат. Нетрадиционная тактика и непредсказуемость Фишера зас­тавляла соперника сильно нервничать. В конце игры Фишер вскочил и выбежал из зала с криком: «Я сокрушил его грубой силой!» — потрясая сжатым кулаком.

В следующих играх матча Фишер делал ходы, которых до него не делал никто, ходы, которые были не в его стиле. Теперь уже Спасский стал допускать промахи. Проиграв шестую партию, он заплакал. Один из гроссмейстеров сказал: «Теперь Спасскому надо еще подумать, безопасно ли ему воз­вращаться в Россию». После восьмой встре­чи чемпиону показалось, что он нашел объяс­нение происходящему: Фишер гипнотизиру­ет его. Он решил не смотреть Фишеру в глаза, тем не менее проиграл.

После четырнадцатой партии он собрал свою команду и объявил: «Была предпринята попытка управлять моим разумом». Он запо­дозрил, что апельсиновый сок, который он пил за шахматным столом, содержал нарко­тики. Воздух также мог содержать химичес­кие препараты. Наконец, Спасский публично обвинил команду Фишера в том, что нечто, изменявшее его, Спасского, сознание, подло­жили ему в кресло. КГБ насторожился: Борис Спасский позорил Советский Союз!

Кресла увезли и подвергли рентгеноско­пии. Химики не обнаружили в них ничего необычного. Единственное, что вообще удалось найти, были две дохлые мухи в стойке осветительного прибора. Спасский начал жаловаться на галлюцинации. Он был не в состоянии продолжать игру — и 2 сентября признал себя проигравшим.

Историческая легенда. «Сотвори себя заново»

Историческая легенда

В 1831 году молодая женщина, именуемая Авророй Дюпен Дюдеван, оставила своего мужа и семью в провинции и переселилась в Париж. Она хотела быть писателем; брак воспринимался ею как заточение в тюрьме, поскольку не оставлял ей ни времени, ни свободы на то, чтобы  следовать своей страсти. В Париже

она надеялась обрести независимость и зарабатывать на жизнь литературным трудом. Вскоре после прибытия в столицу Дюдеван, однако, столкнулась с жесткой реальностью.  Для  того   чтобы   обладать   определенным уровнем свободы в Париже, нужны были деньги. Для женщины единственными способом получить деньги были замужество или проституция. Ни одна женщина в то время

даже не помышляла о писательском труде как источнике существования. Женщины писали для развлечения, находясь на иждивении   у   своих   мужей   или   тратя   полученное наследство.   Так   что   принеся   свое первое сочинение редактору, Дюдеван услышала назидательное: «Вам следует заниматься детьми, мадам, а не литературой».

Очевидно, мадам Дюдеван приехала в Париж,   чтобы   добиться   невероятного.   И   в

конце концов ей пришлось прибегнуть к стратегии, которую до нее не использовала ни одна женщина. Эта стратегия заключалась в том, чтобы сотворить себя полностью заново, собственноручно создать себе в обществе совершенно иное реноме.

Женщины-литераторы до нее вынуждены были принимать на себя навязанную обществом роль —

роль второстепенного художника, создающего определенного жанра литературу для других  женщин. Дюдеван решила,  что уж если предстоит играть, то она поменяет правила игры: она выбрала для себя мужскую роль.

В 1832 году издатель принял «Индиану» первый крупный роман Дюдеван. Она захотела,   чтобы   он   вышел   в   свет,   подписанным псевдонимом   «Жорж   Санд»,   так   что   весь Париж  был  уверен,  что  книга  принадлежит перу мужчины.

Дюдеван любила  иногда надевать   мужскую   одежду   даже   до   появления «Жоржа Санда»   (она   всегда   находила,   что мужские рубашки и бриджи для верховой ездыi гораздо удобнее); теперь, став фигурой oбщественно значимой,  она усилила и заострила образ. Она дополнила свой гардероб длинными мужскими пальто, серыми шляпами, грубоватыми башмаками и галстуками в стиле денди. Она курила сигары, во время беседы держалась по-мужски, не стесняясь лидировать  в разговоре и даже употребить сочное словцо.

Странный   писатель   «женщина-мужчина» поразил  публику.  В  отличие от других женщин-сочинителей Жорж Санд была принята в замкнутый   мирок   художников-мужчин.   Они пила  и курила с ними, у нее были  романы с известнейшими художниками Европы — Мюссе, Листом, Шопеном. Она сама выбирала их и сама бросала, оставляя это на собственное усмотрение.

Те, кто хорошо знал Санд, прекрасно понимали,  что  ее  мужской  облик   был   не  чем иным, как способом защитить себя от алчных, любопытных глаз публики. На людях ей нравилось играть роль эксцентричной особы, в приватной обстановке она становилась собой. Она понимала также и то, что персонаж «Жорж Санд» грозит сделаться предсказуемым и стабильным. Чтобы избежать этого,   она   время   от   времени резко изменяла характер созданного ею образа. Вместо того чтобы вступать в новые любовные интриги со знаменитостями, она занялась политикой, возглавляла демонстрации, инспирировала студенческие волнения. Никто в целом мире не смог бы предугадать границы создаваемого ею образa.

Прошло много лет после ее смерти, и люди давно уже перестали читать ее романы, но театральность образа, какого не могла создать сама жизнь, продолжает волновать и вдохновлять.

Легенда. Невозможно обмануть простака

Джозеф Дювин славился умением заранее досконально изучать свои жертвы и своих клиентов,   получать   представление   об   их слабостях и мельчайших особенностях их вкуса еще до встречи с ними. Тяжелые обстоятельства вынудили его пренебречь этой тактикой в случае с Генри Фордом. Ему потребовались месяцы, чтобы полностью оправиться от этого удара — как морального, так и материального. Форд был непритязательный простой человек, ради которого не стоило затевать дело. Он был воплощением того буквально и прямолинейно мыслящего простака, у которого не хватает воображения даже на то, чтобы его можно обмануть. С тех пор Дювин тратил усилия только на таких клиентов, как Меллоны и Морганы мира сего, — людей достаточно хитрых и искушенных для того, чтобы попасться в его силки.

Год 1920-й был особенно неудачным для американских торговцев произведениями искусства. Крупные покупатели — поколение баронов преступного мира прошедшего столетия, — подойдя к определенному возрастному рубежу, умирали как мухи, а новые банкиры не спешили занимать их место. Дела обстояли так скверно, что несколько самых крупных профессионалов решили объе­диниться — неслыханное событие, поскольку в обычное время люди этого ремесла ладят, как кошки с собаками.

Джозеф Дювин, продававший картины богатейшим дельцам Америки, страдал в тот год больше других своих коллег, поэтому решил присоединиться к союзу. В группу входили уже пять крупнейших торговцев страны. Озираясь в поисках нового клиента, они решили, что их последней надеждой может стать Генри Форд, в то время самый богатый че­ловек страны. Форду еще только предстоя­ло познакомиться с рынком произведений искусства, и цель была такой крупной, что имело смысл обрабатывать его сообща.

Было решено составить список «100 величайших живописных полотен мира» (все

они по счастливой случайности имелись на рынке) и предложить некоторые из них Форду. Даже сделав одну покупку, он уже поставил бы себя наравне с крупнейшими коллекционерами. «Консорциум» работал неделями и произвел на свет великолепное произведение: три тома с изумительными репродукциями и серьезными искусствоведческими комментариями к каждой картине. Следующим шагом был визит в дом Форда в Ли.|борне, штат Мичиган. Простота убранства дома удивила торговцев: мистер Форд был, похоже, совершенно безразличен к внешним эффектам.

Форд принял их в кабинете. Он просмотрел книги с восхищением и восторгом. Обнадеженные торговцы уже представляли мил­лионы долларов, которые хлынут вскоре в их сейфы. Однако Форд, закончив знакомиться с книгами, произнес:  «Джентльмены,  такое прекрасное  издание  с  такими  прекрасными цветными   иллюстрациями   стоит,   должно быть,   чертовски   дорого!»   —   «Но,   мистер Форд! — воскликнул Дювин. — Мы не предполагаем, что вы купите эти книги. Мы их из­готовили специально, чтобы показать вам картины.  Эти  книги  —  наш  подарок  вам». Форд   выглядел   озадаченным.   «Джентльме­ны, — сказал он, — это невероятно любезно с вашей стороны, но я просто не представ­ляю, как принять такой великолепный, дорогой подарок от чужих людей». Дювин объяснил Форду, что на репродукциях изображены живописные полотна, оригиналы которых они надеялись продать ему. Форд наконец-то понял. «Но, джентльмены! — воскликнул он. — Зачем мне оригиналы, когда картинки прямо здесь, в книжке, так прекрасны?»